– Церен Викторович, насколько я знаю, ранее Вы работали в республиканской больнице, потом несколько лет в частной медицине в Ставрополе. Почему Вы уезжали из Республики?
– Скажем так, творческий кризис. В отделении республиканской больницы им. Жемчуева я был просто офтальмологом. Все, чего можно было там достичь, я достиг. Частная медицина меня привлекла новым современным оборудованием, которого не было в республиканской больнице, новыми возможностями при лечении. Но мне было трудно работать в частной медицине, потому что вроде бы у тебя «под боком» стоит аппарат, а ты не можешь помочь пациенту сделать обследование, потому что у него финансовые затруднения. И когда мне предложили вернуться в Элисту, организовать и возглавить офтальмологическое отделение в городской поликлинике, я согласился. Тем более что в отделении сделали современный ремонт и оснастили его новым оборудованием.Сейчас у нас смешанное отделение: и амбулаторное звено, и дневной стационар. За счет этого мы делаем большие объемы операций: 30 полостных и 10–15 лазерных. У нас 8 докторов. Все молодые, хотят работать. Правда, снова достигаем некоего предела в том плане, что у нас только дневной стационар.
– Как руководство поликлиники восприняло ваше появление, удалось ли наладить отношения?
– Руководство было заинтересовано в открытии нашего отделения. Кроме того, мы знали друг друга задолго до этого. Ранее было всего два офтальмолога, они работали по совместительству. А со мной из частной медицины пришли пять человек. Это моя команда, люди, с которыми я уже сработался. Нас частная клиника связала, дала нам опыт.
– Какие перспективы развития в офтальмологическом отделении городской поликлиники?
– Мы сейчас улучшаем диагностическую базу, начинаем применять новые операции – интравитреальные инъекции. В будущем хотелось бы вплотную «витреалкой» заняться. А в плане службы в целом хотелось бы создать отдельный офтальмологический диспансер, о чем я говорил в республиканском Минздраве. Но для этого необходимо отдельное здание, а у нас в Калмыкии, в Элисте, с этим очень сложно, как показал COVID-19.
Еще у нас проблемы с детским отделением – нехватка кадров, всего два доктора. При создании диспансера мы бы объединили всех офтальмологов «под одной крышей», и, таким образом, все «взрослые» доктора отчасти занимались бы и «детством», по крайней мере хирургией.
– Вы затронули тему COVID-19. Как ваше отделение работало в это непростое время?
– Мы открылись в 2019 г., к концу года сделали свои первые операции. В 2020 г. мы только начали «становиться на рельсы», как наступил март – начался COVID. Нас полностью закрыли. На базе отделения развернули амбулаторный центр по COVID. Я как раз его возглавил, также стал куратором по COVID в республике.
– Что значит быть куратором по COVID? Что вам приходилось делать?
– В мои обязанности входило взаимодействие с Роспотребнадзором и другими ведомствами. Я отвечал за ПЦР-диагностику, распределял объемы тестов из медицинских учреждений по лабораториям, в какую лабораторию и сколько мазков везти.
Мы думали, что ограничения продлятся месяца два-три. В марте прооперировали всех пациентов, у которых были собраны анализы. На следующий день с главным врачом решили организовать внутри поликлиники некую структуру и обучить всех сотрудников работать с COVID. В связи с тем, что мое отделение закрывалось, я занялся организацией. Нас вызвали в Минздрав, там мы озвучили свои планы по работе с «ковидными» пациентами. В Минздраве оценили наши планы и назначили меня куратором, и не только в нашей поликлинике. Мы все проработали, все поставили на рельсы.
– Страшно было? Особенно вначале?
– Было непонятно. В это время я узнал, что такое психосоматика. Какое-то время все медработники, работающие с «ковидными» пациентами, жили в одном доме. Один сотрудник начал температурить – и у всех «началось». У второй была банальная ангина. И они все не успокоились, пока у них не взяли мазки. Все мазки, конечно же, пришли отрицательные. И все разом выздоровели. А так госпиталей было развернуто много. Многие боялись идти домой, чтобы не заразить своих родных.
– А вы сами домой приходили?
– Да, я же работал с «чистой» зоной. У меня была административная работа. Уже в середине июля я все-таки добился от главного врача разрешения зайти самому в госпиталь, проработал там две недели и после стал заведующим инфекционным отделением. Руководил им полтора месяца, а потом снова вышел в «чистую зону», и в конце ноября – начале декабря 2020 г. мы добились от Минздрава разрешения открыть плановую медицинскую помощь по профилю «офтальмология» на базе горполиклиники, чтобы оперировать. Нам дали добро на наполняемость стационара, разрешили только наполовину, то есть только пять человек. В марте 2021 г. у нас в республике открылась полностью вся плановая помощь, и тогда мы начали оперировать уже в обычном режиме.
– Какое основное заболевание глаз в республике?
– Катаракта. Глаукомы тоже достаточно.
– А какова ситуация с кадрами в республике?
– У нас 13 районов в Калмыкии. В городе с кадрами ситуация более-менее. Конечно, в некоторых местах есть нехватка, но эти «дыры» закрывают доктора по совместительству. Что касается районов – в 6 районах из 13 есть врачи. А из остальных районов людям приходится добираться в республиканскую больницу либо к нам в отделение. Кстати, одно из условий открытия отделения в горполиклинике – возможность принимать всех жителей республики, вне зависимости от того, прикреплен ли пациент к нашей поликлинике или нет. И мы всех принимаем по полису. Трудности сейчас только с записью. Хоть нас и много, но на амбулаторном приеме получается всего 4 человека. Само население города – 90 000 человек. То есть одна ставка офтальмолога на 10 000 человек. Все население республики составляет 240 000 человек – это взрослых. В этом плане пациентам тяжело попасть к нам. И сейчас у нас уже начинает копиться очередь, как и в других регионах. До этого COVID сдерживал людей.
– Хватает ли вам и вашей команде знаний сейчас? Как часто проходите курсы повышения квалификации?
– Мы очень сильно взаимодействуем с Пензенским институтом усовершенствования врачей. Они к нам приезжают ежегодно. В этом году были курсы по неотложной и экстренной медицинской помощи. В прошлом году – по глаукоме, затрагивали и нейроофтальмологию. Помимо Пензы сотрудничаем и с МНТК «Микрохирургия глаза». У меня в прошлом году осенью три врача поехали на лазер учиться в Московский МНТК. В 2019 г. я ездил на стажировку в Волгоградский филиал МНТК. Анестезиолог из моего отделения ездил в Краснодарский филиал МНТК на стажировку на рабочем месте. И мы с ним потом ездили в Новосибирский МНТК.
– Что больше всего нравится в вашей профессии сейчас?
– Это возможность помогать людям. Как-то я поймал себя на мысли, что кайфую перед тем, как войти в операционную. Во время эпидемии COVID плановых операций длительное время не было, тут коллеги из детской больницы позвали на экстренную операцию (травма глаза у ребенка).
Я помню свою первую катаракту в интернатуре. Тогда привезли новый аппарат на апробацию. Оперировал куратор, это был просто космос.
– Расскажите какой-нибудь интересный случай из вашей практики.
– Однажды ко мне попала бабушка. Один глаз у нее был афакичный, видел только светопроекцию. И она на нем уже поставила крест. А другой глаз ей прооперировали – он был артифакичный. Он очень хорошо видел, но, к сожалению, впоследствии у нее случилась травма, и она потеряла зрение на этом глазу. Ей сделали органосохранную операцию. На второй глаз я уговорил коллегу сделать дисцизию задней капсулы. У нее прибавилось зрение до двух сотых. До этого я сам постоянно заходил к ней в палату, брал под руку и вел на инъекции, а на следующий день прихожу, она мне: «Да я сама дойду, я все вижу». И она с этими двумя сотыми сама уже ходила.
А бывает, что человек после операции видит 80 или 90%, но все равно чем-то недоволен, например, мушками в глазах. Так, зрение было 10%, а стало 90%. О каких мушках вы говорите? А то, что зрения у него колоссально прибавилось, это уходит на второй план.
– В целом считаете ли вы свою жизнь, жизнь врача сложной?
– В целом я доволен, получаю удовольствие от профессии, от своей работы. Да, есть, конечно, бумажная рутинная работа. Но она компенсируется удовлетворением от процесса лечения.
– Работа главным внештатным офтальмологом накладывает на вас какие-то дополнительные обязанности?
– Да, ответственность за развитие всей службы, консультация сложных пациентов, которых коллеги отправляют ко мне. А бывает, что не только сложных, но и скандальных. С каждым приходится находить общий язык, разбираться, куда госпитализировать. Здесь помогают уже и личные связи, в том числе и с Волгоградским филиалом МНТК «Микрохирургия глаза». Я там много докторов знаю и обращаюсь к ним за помощью, договариваемся, согласовываем даты, когда можно будет пациенту приехать.
– Помимо работы чем-то увлекаетесь?
– Я женат на офтальмологии.
– А научная деятельность? Успеваете заниматься?
– Научной деятельности пока нет. Но у меня есть интересный пациент. Мы первые в России, кто использовал препарат Cenegermin при лечении нейротрофического кератита. В декабре 2021 г. мы начали курс лечения – восемь недель. В феврале закончили. По этому пациенту мы очень тесно общаемся с Дмитрием Юрьевичем Майчуком (д.м.н., заведующий отделом терапевтической офтальмологии МНТК «Микрохирургия глаза», Москва. – Прим. ред.). Сейчас я набираю материал, впоследствии хотелось бы написать работу.
– Расскажите подробнее об этом случае.
– Молодая девушка, 22 года. С трех лет страдала кератитом. В мое поле зрения попала где-то в 2017 г. Она неоднократно ездила на лечение в Москву. Уже появилось понимание, что есть какая-то поломка в метаболизме. У нее еще была сухость слизистой. На фоне приема витамина В все это как бы купировалось. Но в дальнейшем у нее пошла аллергия на витамины группы В. В прошлом году мы отправили ее в Санкт-Петербург к офтальмогенетику. Девушка сдала кровь на генетические заболевания, выявились поломки в генах. Неврологическое нарушение потом добавилось. В итоге у нее оказался синдром Митчелла. Таких людей в мире очень мало. Эта девушка – тринадцатая на всей планете. В России она первая с данным заболеванием, по крайней мере диагностированным. В декабре мы провели курс лечения.
На одном глазу пошло значительное улучшение, пациентка сейчас видит 40%. На втором таких результатов достичь не удалось. Дальше будем ее наблюдать, смотреть, как увеличивается толщина роговицы. Сейчас самое главное купировать основное заболевание. Пересадка роговицы бесперспективна, потому что из-за сухости слизистых оболочек трансплантат вряд ли приживется.
– Церен Викторович, удачи вам в ваших исследованиях, в работе. Желаю вам благодарных пациентов и спасибо за интервью!
Беседовала Татьяна Лапшина
Источник интервью: газета «Мир офтальмологии»